РЕИНДУСТРИАЛИЗАЦИЯ И/ИЛИ ПРИОРИТЕНОЕ РАЗВИТИЕ КРЕАТОСФЕРЫ (к вопросу о целях и средствах социально-экономической стратегии)

РЕИНДУСТРИАЛИЗАЦИЯ И/ИЛИ ПРИОРИТЕНОЕ РАЗВИТИЕ КРЕАТОСФЕРЫ
(к вопросу о целях и средствах социально-экономической стратегии)

Последние годы в нашей стране все чаще стали задумываться о причинах стагнации и необходимости существенного обновления стратегии развития.
Так что же происходит и куда идти?

1. Современная Россия: диагноз (предварительные ремарки)

Начнем с маленького исторического экскурса и с т.н. «успехов» прошлых лет.
Сначала об успехах. Здесь требуется несколько оговорок. Радостное пятое место в мире было одной из нескольких оценок и это почетное место нам присвоил Мировой банк. Международный валютный фонд был скромнее и дал нам шестое, причем разница была существенной: по данным МБ наш ВВП по паритету покупательной способности составлял 3.380 млн. долларов, а по данным МВФ – 2.513 миллионов тех же самых долларов. Сравним все это с ВВП мирового лидера – США (им все дают 15.685) и получим, что мы отстаем от лидера примерно в 5 раз. От второй страны мира – Китая (им все дают примерно 12.400 млн. долларов) – в 2,5-3 раза. В целом мы находимся в группе стран, разделяющих места с 5 по 10 с относительно небольшим *сотни миллиардов долларов, т.е. погрешность подсчета паритета покупательной способности различных международных организаций) разрывом между ними. Косвенно этот вывод подтверждается и тем, что рассчитанный по валютному курсу ВВП дает нам только 8 место (кстати: первые два места остаются у США и Китая, как ни считай).
Все это, впрочем, не так важно, как то, что, во-первых, в краткосрочном историческом аспекте (чуть более 20 лет после распада СССР) мы все более отстаем от мировых лидеров: от США РСФСР отставала в 3 раза, сейчас в 5 с лишним. Китай РСФСР многократно опережала, сейчас в разы отстает и т.д. Это отставание мы начали сокращать в первые годы после дефолта 1998 года. Мы не увеличивали отставание (за исключением таких стран как Китай, Индия и т.п.) в 2000-е, паразитируя на высочайших ценах на энергоносители. Потом мы провалились едва ли не больше всех в период кризиса (кумулятивный спад оценивается в -8 – -10%), но потом у нас появилась надежда на опережение, когда наша страна, как казалось, успешнее других стала оправляться от кризиса. И Вот 2014-й год, сулящий нам – в который раз – стагнацию.
Еще более важно, во-вторых, то, что по качественным показателям наша страна вообще никак не может надеяться попасть в число передовых держав. Такой показатель как уровень ВВП на душу населения уже выводит нас из разряда наиболее развитых стран, ибо он у нас примерно в три раза ниже, а это качественный разрыв. Это разрыв между теми, кто (в своем большинстве):
• живет в особняке или квартире, где у каждого члена семьи своя комната (человек должен иметь пространство для ‘privacy’!) и особое «общее пространство для коммуникаций»,
• каждые 3-5 лет обновляет парк из двух машин на семью;
• работает 35-40 часов в неделю в хороших условиях;
• может обеспечить своим детям высококачественное образование, а себе – хорошую медицинскую помощь и возможность прожить 80-90 лет…
И теми, кто (в своем большинстве):
• Живет в тесной «двушке» с родителями и детьми;
• Копит на подержанную иномарку;
• Вкалывает столько, сколько скажет «хозяин»;
• Живет 60-70 лет и надеется купить ребенку диплом в филиале тьмураканского института…
К сожалению, это не преувеличение. На жестком языке статистики это выражается в показателе индекса человеческого развития, по которому мы все последние годы занимаем «почетные» 50—е, а то и 60-е места, пропуская вперед многие страны третьего мира… И это при том, что ретроспективным расчетам практически всех международных организаций четверть века назад мы по этому показателю были на уровне ведущих стран мира.
Не лучше ситуация и с экологическими показателями: если считать российский ВВП с учетом «проедания» невозобновляемых ресурсов и загрязнения окружающей среды, то окажется, что даже в «тучные» 2000-е в нашей стране наблюдался не рост, а спад приведенного ВВП.
Еще более важно, в-третьих, то, что эта средняя, касающаяся большинства не слишком радостная картина дополняется высочайшим уровнем дифференциации. Официальные 16 раз разрыва между 10% беднейших и 10% богатейших россиян существенно приукрашивают положение дел, но автор сейчас не об этом. Важно другое: даже по мнению экспертов из Высшей школы экономики, которых трудно заподозрить в излишней симпатии к советской системе, лишь 15-20% наиболее богатых россиян, т.н. «среднего класса», стали жить в 2 и более раз лучше, чем в СССР, тогда как не менее многочисленный слой наших сограждан, живущих за чертой бедности, пребывает в состоянии в разы худшем, чем в Советском Союзе. Вы можете себе представить, чтобы в РСФСР 1970 года едва ли не четверть наших граждан жила в 2 раза хуже, чем в 1945 – в год окончания войны?
В-четвертых, основной капитал в РФ старел едва ли не рекордными для экономики XXI века темпами и к настоящему времени достиг возраста, о котором говорят «столько не живут», в результате чего данные об этом перестали публиковать (видимо, чтобы не запугать до смерти слишком нервных экономистов).
И последнее: оценивая наши «успехи» мы все время сравниванием наше положение с СССР и кое-кто гордиться тем, что в среднем уровень потребления стал на треть выше, чем в «неэффективной, кризисной, находящейся в тупике» экономике нашей страны четверть вековой давности. Нужен другой критерий успехов. Другие измерения результатов. Хватит гордиться тем, что на полках наших магазинов можно купить любые джинсы и что мы перегнали Бразилию по ВВП.
И сравнивать с Грецией и Испанией то же не стоит: даже в этих, самых трагических в Европе странах, пособие по безработице выше, чем у нас зарплата сельского учителя.
Надо открыто, активно, нелицеприятно обсуждать положение, в котором мы находимся и ставить качественно новые, амбициозные цели, ориентированные на качество развития, а не на устойчивый рост ВВП, ибо последний уже далеко не устойчив и норовит обвиснуть, да и достигается его поддержание за счет допинга – внешних экстенсивных факторов. И все это не украшает наше Отечество.

2. О причинах стагнации или анатомия российского капи-феодо-лизма.

Вопреки российским традициям авторы считают принципиально важным поставить не вопрос «Кито виноват?» и даже не «Что делать?» (к последнему мы еще вернемся), а «Почему?». Ибо, как ни странно, но в проблемах нашей экономики виноваты не правительство и даже не президент: они суть исполнители воли тех, кто является реальным хозяином страны. А эти последние есть не более, чем функция той системы производственных отношений, которые сложились в России. Из этого не следует, что все эти акторы не несут ответственности за свои деяния: они отвечают за то, что реализуют свои интересы, а не интересы граждан страны. Из этого следует, что коренной вопрос не в их злой воле, а в причинах того, что власть в стране принадлежит именно этим политико-экономическим субъектам и их представителям во власти.
Вот почему я поставлю другой вопрос: вопрос «Почему?». Почему именно так складывается экономическая ситуация в нашем Отечестве?
И ответ на него потребует поневоле краткого (подробнее – в книге «Политэкономия провала», вышедшей в этом году в издательстве УРСС), но теоретического анализа природы социально-экономической системы, сложившейся в нашей стране. Если не уходить в социо-политический дискурс, то с чисто экономической точки зрения ее специфика определяется (1) сохранением и эскалацией многих негативных черт советской экономической модели, умноженных (2) неадекватной для постсоветских условий и исторически реверсивной моделью экономических преобразований 1990-х (т.н. «шоковая терапия») и (3) закрепленных особым типом воспроизводства, основанным на сырьевой зависимости и экономико-политической власти олигархических групп, сращенных с авторитарным государством. Во многом это стало результатом своего рода негативной конвергенции, соединившей в постсоветской экономике худшие черты планово-бюрократической и либерально-рыночной экономик. В целом эту систему можно считать мутацией современной модели позднего капитализма или, выражаясь образным языком – карикатурой на эту систему, гротескно-гипертрофированным отображением многих противоречий и проблем последнего.
В 2000-е годы Россия вползла в стабилизацию крайне специфической общественной системы, которую для краткости можно обозначить как «капи-феодо-лизм» или «капитализм юрского периода» – систему, где главная политэкономическая власть принадлежит кланово-корпоративным частно-государственным группировкам, соединяющим в себе пережитки советской административно-командной системы, феодального герцогства и позднее-капииталистической корпорации. Последние, как динозавры юрского периода, все более подминают под себя всех остальных обитателей этого «парка».
Какова же социально-экономическая анатомия этой системы?
Оговоримся так же, что методология данной работы будет непривычна для читателя, привыкшего к неоклассическому, математизированному отображению основанных на статистических данных функциональных зависимостей. В нашем случае роль «микроскопа», позволяющего разглядеть

2.1. Российский рынок:
побеждают не те, кто умеет лучше бегать, а те, кто лучше бегает в мешках

Разрушение преимущественно планово-бюрократической системы отношений координации (бюрократической планомерности) привело к возникновению в России сложного комплекса способов координации (распределения или аллокации ресурсов и поддержания пропорциональности).
Во-первых, мощная инерция прошлого обусловливает сохранение некоторых элементов бюрократической планомерности. В результате получается своеобразный переходный вариант свойственного капитализму государственного регулирования, где неоднородные элементы, составляющие переходные отношения, вдобавок еще и деформированы.
Так, свойственные СССР тенденции ведомственности и местничества породили мощный сепаратизм, приведший к образованию полицентричной системы локального бюрократического регулирования; бюрократический характер последнего превратился в самодовлеющий, приведя к почти полному отрыву управляющих подсистем (разнородных и борющихся друг с другом бюрократических группировок) от интересов выживания экономической системы в целом; блат и плановые сделки развились во всестороннюю коррупцию, широко использующую механизмы прямого и косвенного насилия. Так сложился механизм теневого государственного регулирования экономики.
Во-вторых, рынок сложился как система, первоначально в основном подчиненная этим нерыночным или не вполне рыночным (наподобие феодального рынка) формам и потому сам живет в деформированном виде (когда отношения с государством и криминальными структурами для производителя важнее, чем конъюнктура). Результирующей силой этого «салата» стали преимущественно деформации разных типов рыночных отношений: от примитивных, полуфеодальных до самых современных. При этом доминируют неразвитые, деформированные формы позднего рынка, для каждого характерны мощные монополии, государственное регулирование, интенсивное воздействие глобальной гегемонии капитала и т.п. В конечном итоге в российской экономике сложился механизм о локального полицентричного корпоративного регулирования и именно он является главным параметром, определяющим аллокацию ресурсов. У нас решения крупнейших корпоративных структур — производителей формирует потребности (спрос) и структуру производства, а не наоборот, как это предполагает модель свободного рынка. В результате в постсоветской России ресурсоограниченная («плановая») экономика трансформировалась нев спросоограниченную (рыночную), а в спрософормируемую. И формирование это происходит в недрах теневого государственного и локального кланово-корпоративного регулирования.
В этих условиях, в-третьих, продолжают воспроизводиться и такие рудименты феодализма как дорыночные формы координации. Во всем их многообразии: от натурального хозяйства, в рамках которого до сих пор производится до половины иных сельскохозяйственных продуктов) до прямого насилия «феодальных дружин» (корпоративных «служб безопасности»).
Если сравнить рыночную конкуренцию с бегом, а конкуренцию российских динозавров с бегом в мешках (есть у нас в стране такая забава), то победа в последнем случае достается не тому, кто лучше бегает, а тому, кто лучше бегает в мешках. Так и в случае с аллокацией ресурсов в России: здесь выигрывает не та корпорация, у которой лучше соотношения «цена-качество» на ее товар, а та, у которой больше возможностей манипулирования потребителем, выше коррупционный потенциал (возможности использования на льготных условиях сырьевых, финансовых и иных государственных ресурсов), сильнее каналы финансового контроля, более активен доступ к информации, шире возможности и больше власть для подкупа менеджеров и т.п. навыки «бега в мешках» на российских рынках.
Это не просто олигополистический рынок; это экономика, регулируемая в определяющей степени нерыночным соперничеством обособленных корпоративно-бюрократических структур — этаких «динозавров» капитализма, под ногами у которых «болтаются» все остальные граждане и которых эти монстры безжалостно топчут, при этом, правда, сами находясь в состоянии, близком к вымиранию. Столкновением власти этих «динозавров» и их регулирующих воздействий, а не единым центром (как в прошлом) или «невидимой рукой рынка» (которая в трансформационной экономике указывает явно не в ту сторону) определяется реальная система координации в трансформационной экономике кризисного типа.
Вследствие этого трансформация в экономике России не может быть однозначно охарактеризована как процесс перехода к рынку. При определенных условиях консервация развития на данном этапе трансформации может привести к тому, что не рынок и не план, а корпоративно-монополистическое регулирование (дополняемое инерцией централизованно-бюрократического регулирования и добуржуазными способами координации) останется основным детерминантом способа координации (аллокации ресурсов).

2.2. Хозяева России: анатомия «динозавров»

В профессиональных работах по экономике России не раз писалось, что для последней типичны процессы постоянных качественных изменений форм, прав, институтов собственности и передел объектов собственности, причем происходящих в общей обстановки слабости и противоречивости институциональной системы (диффузии институтов). В связи с этим права собственности в нашем обществе слабо (по сравнению с устойчивыми системами позднего капитализма и «реального социализма») специфицированы.
В случаях низкой и/или крайне противоречивой специфицированности прав собственности транзакционные издержки, вызываемые этими причинами, столь велики, что способны интенсифицировать сдерживать рост или даже приводить к спаду производства (последний, при прочих равных условиях, тем больше, чем слабее спецификация прав собственности).
Статистическое определение величины транзакционных издержек, вызванных слабой специфицированностью прав собственности в конкретных условиях конкретных стран крайне затруднительно. Однако несложно предположить, что система, где (как, например, в России) каждый бизнесмен должен содержать мощные формирования охранников (они же зачастую рэкетиры), а общее число этих последних превышает численность полиции; где на Конституцию в каждодневной жизни вообще никто не обращает внимания и многие записанные в ней гарантии давно стали пустым звуком, а законы (например, бюджет) систематически нарушают все, начиная с президентов и премьер-министров — в такой системе транзакционные издержки не могут не быть соизмеримы с производственными. К тому же из практики известно, что в России любая относительно крупная (от нескольких десятков до сотни миллионов долларов) трансакция превращается в проблему, связанную с апеллированием если не к министру, то к губернатору едва ли не со смертельным риском для ее участников.
Далее. Отличительной чертой российской экономики является постоянное перераспределение прав собственности и имущества под определяющим влиянием локального корпоративного регулирования («конкуренции» корпораций) и неэкономических факторов (борьба группировок в государственных структурах, коррупция и т.п.).
Вследствие этого формы собственности, юридически зафиксированные в переходных обществах, являются неадекватными их действительному экономическому содержанию в той мере, в какой происходят названные выше процессы.
Значительная часть приватизированных, т.е. формально считающихся частными, предприятий (акционерных обществ) находится в смешанной собственности либо со значительным участием государства, либо подставных третьих лиц.
На деле, однако, крупные пакеты акций в руках государства редко являются инструментом реального контроля государства над деятельностью предприятий. Вмешательство государства чаще принимает форму вмешательства конкретных чиновников или их группировок, преследующих личные интересы, стремящихся получить выгоды от принятия тех или иных решений.
В тоже время приход новых внешних собственников сопровождался установлением их более тесных отношений с высшими менеджерами и позволил последним увеличить свою долю акций (либо менеджеры усиленно скупали акции в борьбе с внешними претендентами на собственность). Следует заметить также, что среди собственников акций заметно возросла доля не институциональных инвесторов-аутсайдеров, а сторонних физических лиц (15-20%), хотя реальный контроль сосредоточен в руках инсайдеров . Этот факт отражает особенности кланово-корпоративной системы России, где в контроле над собственностью широко используются номинальные держатели, состоящие в личных партнерских отношениях с реальными собственниками.
Реальными хозяевами (институтами, концентрирующими в своих руках большую часть прав собственности, прежде всего распоряжение и присвоение) трансформационной экономики являются номенклатурно-капиталистические (кланово-капиталистические) корпоративные группы В результате российская экономика характеризуется процессом интеграции (1) продуктов разложения тоталитарно-огосударствленной собственности прошлого («ручное управление», коррупция и т.п.) с (2) различного рода деформациями тенденции корпоратизации собственности, свойственной позднему капитализму, и (3) воссозданием добуржуазных форм принуждения и зависимости, своего рода вассалитета (не секрет, что у нас бизнесмены и государственные чиновники неформально соединены в своего рода «кланы» с вассальной зависимостью внутри них).
Такая система отношений координации и собственности вполне закономерно породила тот экстенсивный тип воспроизводства, при капитал предпочитает паразитировать на общественных и природных ресурсах и тормозит социальное развитие.
Таково объяснение причин не лучшей динамики российской экономики, с характеристики которой мы начали выше.
Подчеркнем: в анализе причин провала 1990-х, экстенсивного роста 2000-х и нынешнего застоя мы во многом сходимся с нашими коллегами, принадлежащими к широкому спектру ученых и экспертов, критично относящихся к идеологии и политике рыночного фундаментализма (С.Ю.Глазьев, С.С.Губанов, К.А.Хубиев и др.), хотя и расхождения у нас имеются, ибо главный упор мы делаем не так называемые «просчеты» или «ошибки» в экономической политике и несовершенство институтов, а на базисные социально-экономические интересы господствующих политико-экономических сил и на анализ производственных отношений, лежащих в их основе. Однако общий критический пафос у нас совпадает: систему надо менять.
В вопросах средств новой экономической политики у нас разногласия так же не слишком велики: мы солидарны в необходимости развертывания процессов социализации, а не приватизации, общественного регулирования, а не свободного рынка, большей социальной справедливости и т.п.
Все это позволяет сформулировать предмет нашего разговора скорее как товарищескую дискуссию, нежели как спор идейных противников.
И все же есть одна сфера, где мы существенно не совпадаем в акцентах. Это вопрос о целях новой стратегии, где у нас есть серьезные расхождения.
Именно об этом хотелось бы поговорить специально.

3. Реиндустриализация и приоритетное развитие креатосферы: теоретический дискурс

3.1. Реиндустриализация, постиндустриальное производство и опережающее развитие: термины имеют значение.

Начнем с ключевых в данном случае терминов «индустрия» и «индустриализация». Они имеют, по меньшей мере, три значения: (1) определенная отрасль народного хозяйства, (2) определенный тип технологий и (3) определенный тип экономической политики (industrial policy).
В первом случае авторы данной статьи предпочтут использовать хорошее русское слово «промышленность».
Во втором требуется существенное уточнение. Первоначально термин «индустриализация» обозначал переход от преимущественного ручного к преимущественно машинному типу производства. В Англии, Нидерландах и ряде других стран Западной Европы он начался в XVIII веке, в России – в конце XIX, но господствующим в мире стал в начале XXI века (в СССР – в 1920-1930-е годы). В результате индустриализации господствующим стал индустриальный технологический уклад (в традиционной классификации – 3-й 4-й). Последующее развитие привело к формированию в развитых странах мира 5-го – позднеиндустриального технологического уклада, содержащего элементы постиндустриальных технологий.
Третий случай использования термина «индустриальный» – применительно к особому типу экономической политики, вообще имеет мало общего и с первым, и со вторым: он обозначает систему селективного регулирования производства со стороны государства. Индустриальной (промышленной) политикой он называется в большинстве случаев по инерции, в силу исторических причин, ибо первоначально такая политика была нацелена на активизацию развития именно промышленности.
Прежде чем задуматься, что в этом контексте означает слово «реиндустриализация» следует обратиться к многосмыслию другого понятия – «постиндустриальный». Здесь степень неопределенности существенно выше, устоявшихся определений немного, а авторов, писавших и пишущих на эту тему не счесть. Тем не менее, некоторый минимальный круг традиционных смыслов выделить можно, хотя термином «постиндустриальный» обозначают самые разнообразные явления .
Во-первых, экономику, в которой промышленность и другие отрасли материального производства охватывают менее половины (в настоящее время – 25-30%) занятых и выпуска, а большая часть приходится на разные отрасли сферы услуг (это понимание характерно прежде всего для Д.Белла);
Во-вторых, этот термин используют для того, чтобы обозначить определенный технологический уклад [уклады], базирующийся на преимущественно не механических способах преобразования материи (информационные, микробиологические, нано и т.п. технологии). Этот взгляд развит в массе работ западных авторов, лет 30-40 назад писавших о постиндустриальной, а затем об информационной, основанной на знаниях и т.п. экономике. На этой базе эти авторы выделяют ряд институциональных и т.п. изменений, которые вызывает активное развитие этих новых технологий. В нашем Отечестве акцент на новых технологических укладах еще в 1990-е был сделан академиками Д.Львовым и С.Глазьевым, в последние годы эта тема активно развивается в работах профессора С.Бодрунова и других.
В-третьих, в последние годы в нашей стране в связи с мировым финансово-экономическим кризисом и наконец дошедшей до нас критикой финансиализации под постиндустриальной экономикой стали понимать некий неопределенный круг негативных явлений, связанных с вывозом материального производства в третьи страны и приоритетной экспансией в развитых экономиках финансового и других посреднических секторов, иногда называемых трансформационными в противоположность реальному производственному сектору.
Наконец, под постиндустриальной экономикой может пониматься система, основанная на качественно новом содержании труда. Если доиндустриальная система предполагала господство репродуктивного ручного, а индустриальная – репродуктивного машинного труда, то постиндустриальная – постепенное массовое распространение общедоступной творческой деятельности. В этом случае авторы данного текста предпочитают говорить о креатосфере и именно это категориальное поле нам представляется наиболее теоретически обоснованным и практически операциональным. На теоретическом обосновании остановимся сразу, а к проблемам операциональности обратимся ниже.
На наш взгляд в данном случае наиболее адекватной методолого-теоретической основой анализа будет марксизм, ибо именно в рамках этой парадигмы вот уже не одно столетие развивается теория взаимодействия и взаимообусловленности материально-технических и социально-экономических сфер (производительных сил и производственных отношений ). В рамках этой парадигмы давно доказанным является ныне широко признанный тезис о том, что главной производительной силой всякого общества (а нынешнего – в особенности) является человек и, следовательно, содержание труда, которое характеризует и социально-экономическое бытие определенных технологий.
Терминологические «перекрестья» в данном случае существенны. Начнем с едва ли не наиболее популярной проблемы – доминирования в экономике развитых стран Европы, США и, отчасти, Юго-Восточной Азии доминирование сферы услуг, что большинство считает признаком постиндустриального развития. Однако при более строгом рассмотрении вопроса оказывается, что прогресс этих сфер отнюдь не означает, что в экономике этих стран происходит сокращение роли и пространства индустриальных и даже доиндустриальных технологий. Достаточно очевидно, что работа в кафе, отеле и т.д. – это по преимуществу ручной или машинный репродуктивный труд, причем во многих случаях технологически более отсталый, чем в промышленности фордистского типа. Следовательно, использование термина «индустриальный» для обозначения технологий обусловливает несколько неожиданный вывод: в развитых странах господствующим типом технологий являются индустриальные, а содержанием труда – репродуктивный ручной и машинный труд.
По-видимому этот вывод по меньшей мере покоробит большую часть критиков западной экономики как постиндустриальной, ибо в действительности под «постиндустриальностью» они понимают не тот или иной уровень развития производительных сил в тех или иных сферах производства, а… отраслевую структуру экономику. Для них главная задача – показать, что в современной глобальной экономике накануне кризиса доминировала тенденция вытеснения материального производства в реальном секторе и экспансии паразитической посреднической деятельности, особенно финансовой.
Самое смешное, что мы согласны с ними и в том, что эта тенденция реальна, и в том, что она негативна, и даже в том, что ныне и в ЕС, и в США наметились обратные процессы возврата предприятий материального производства в свои страны. Еще более «смешно», что не только у нас, но и зарубежом этот процесс часто называют реиндустриализацией, что с точки зрения предложенных нами классификаций, основанных на выделении этапов развития содержания труда и технологий, выглядит нонсенсом. Однако многие авторы, особенно отечественные, de facto именно так и трактуют исследуемый нами термин – как приоритетное развитие не только промышленности, но и вообще материального производства (а в дальнейшем и социальной сферы), причем преимущественно на новом техническом базисе .
Однако этот «нонсенс» неслучаен.
С одной стороны, авторы, пишущие в данном ключе, по сути дела говорят о действительной необходимости сокращения паразитической посреднической составляющей экономики и увеличения роли производства реальных благ. Но говорят они об этом в старых и некорректных терминах (реиндустриализации, приоритетного развития индустрии и т.п.), что неслучайно: по сути дела они призывают к возврату к старому содержанию и старой структуре общественного производства, где доминировали такие отрасли как промышленность, транспорт, строительство. При этом характерная для многих таких работ не-акцентированность проблемы технологических основ этих отраслей де факто приводит к лозунгу восстановления традиционного производства индустриального типа (фордистского, а то и более примитивного типа).
С другой стороны, авторы, в общем и целом справедливо критикующие переразвитость сферы услуг, вместе с грязной водой паразитического посредничества выплескивают и ребенка – необходимость опережающего развития наиболее значимых для современной экономики отраслей креатосферы. Дело в том, что в сферу услуг современная статистика, а вслед за ней во многих случаях и экономическая теория включает принципиально разнородные отрасли: и (1) финансовый сектор плюс многочисленные посреднические виды деятельности, и (2) утилитарные услуги, и (3) такие сферы как образование, наука, культура.
Между тем первое – это действительно подлежащая радикальному сокращению по преимуществу паразитическая часть экономики, то, что авторы назвали превратным или попросту бесполезным сектором. Второе – непосредственное продолжение собственно материального производства. А третье – это постиндустриальные в самом строгом смысле слова сферы, основанные на приоритетном развитии общедоступной творческой деятельности и являющиеся главным приоритетом современной экономики, ибо именно здесь (в образовании, науке, искусстве, рекреации общества и природы) создается и реализуется главная производительная сила экономики XXI века – креативный потенциал человека.
Вот почему терминологическая путаница в данном случае оказывается неслучайной и небезобидной. Тем самым мы подошли к самой сердцевине спора. Его предмет – видения альтернативных стратегических приоритетов развития для мира вообще и нашей страны в частности.
Наши товарищи по дискуссии говорят о необходимости сокращения паразитической составляющей современной экономики и делают главный упор на реиндустриалиции, опережающем развитии индустрии, под которой они понимают по сути дела все отрасли материального производства, причем вопросы о том, на каком технологическом базисе это будет делаться и какую роль будут играть отрасли креатосферы не акцентируются.
Мы еще более радикально квалифицируем большую часть современной глобальной экономики как превратный, бесполезный сектор, но главным приоритетом считаем развитие креатосферы (т.е. в постиндустриального в строгом смысле этого слова сектора). Материальное производство в данном случае оказывается отраслью, обслуживающей «производство» человеческих качеств, подобно тому, как в XIX-XX веках сельское хозяйство постепенно превратилось из основы жизни человека во все сокращающуюся сферу производства сырья для промышленности.
Этот жесткий вывод требует комментариев, пояснений и аргументов.

3.2. О бесполезном секторе, креатосфере и материальном производстве в экономике XXI века

Начнем с напоминания: современная экономика с политико-экономической точки зрения структурируется отнюдь не по тем принципам, которые приняты в современной статистике и, соответственно, mainstram’е экономической теории. А в этом пространстве экономисты в большинстве своем следует известному принципу «искать там, где фонарь, а не там, где потерял»: они исследуют то и так, что и как отражено в статистических сборниках. А в этих сборниках отражается только то и так, что и как необходимо для оптимизации процесса извлечения прибыли капитала и стабильности этого процесса на макроуровне.
Между тем наиболее значимые пропорции (и диспропорции) глобальной экономики связаны с более сложными, лежащими не на поверхности явлений, а на сущностном уровне процессами. Это не просто соотношение финансового и нефинансового сектора, материального производства и сферы услуг и т.п. Едва ли не главные вопросы современной экономики – мера развития творческого содержания труда, объем свободного времени (не времени досуга, а времени свободного гармоничного развития личности), объемы производства, с одной стороны, средств развития человеческих качеств, а с другой – симулякров и т.п. – эти проблемы современная статистика отражает только косвенно, а во многих случаях информация об этом вообще недоступна. Однако марксистская экономическая теория в отличие от mainstram’а говорит: искать надо именно здесь. И если пока в этих сферах «темно», ибо нет «фонаря» (достаточного объема адекватных данных), то это не основание для того, чтобы закрыть проблему. Здесь ученому на помощь приходит, тот «инструмент», которое по образному выражению Маркса заменяет политэконому телескоп, микроскоп или иной инструмент, позволяющий разглядеть то, что не видно «невооруженному взгляду» обывателя и его научного собрата. Этот инструмент – сила научной абстракции и (в наиболее развитом виде) метод восхождения от абстрактного к конкретному, которому предшествует долгая работа по критическому анализу и синтезу эмпирически доступных форм, из «очищению» ото деформаций, создаваемых миром превратных форм и т.п.
Не углубляясь в тонкости этих методолго-теоретических представлений мы можем представить читателю опубликованные в названных ранее книгах и статьях результаты исследований авторов этого текста, стоящих на плечах своих великих учителей и коллег.
В этом случае мы, во-первых, можем использовать критерий социально-экономического прогресса (прогресс человека и других компонент производительных сил) и выделить, те сферы общественного производства, которые (1.1.) содействуют прогрессу этих параметров (большая часть отраслей материального производства и креатосферы), и те сферы, где (1.2.) создаются феномены, служащие исключительно целям извлечения прибыли и иным отчужденным целям (геополитическая экспансия и т.п.). Первое – это реальный сектор, в котором производятся полезные блага. Второе – бесполезный сектор, который более строго может быть назван превратным, ибо в нем производятся не полезные для прогресса экономики, общества, человека блага, а превратные формы, не имеющие действительног8о содержания и являющиеся по преимуществу симулякрами.
Примеры таких симулякров общеизвестны: от деривативов и прочих фиктивных финансовых инструментов до масс-культурной продукции, предметов роскоши, искусственной новизны, фиктивно раздутых брэндов или капитализаций корпораций… (мы об этом подробнее писали в названных выше работах).
Критерий выделения этих двух сфер с теоретической точки зрения прост и был сформулирован выше: [не] создание компонент прогресса производительных сил и/или культурных ценностей. На практике этот критерий может быть применен лишь косвенно, ибо мы можем лишь теоретически определить, что в одних из фактически выделяемых отраслей (например, в промышленности, образовании, здравоохранении) выше роль первого компонента, в других (финансы, масс-культура и т.п.) – второго. Однако и в промышленности, и в образовании создается немало симулятивных псевдоблаг, а сфера финансов необходима для интенсификации инвестиционного процесса, того, что образно можно назвать «общественным счетоводством» и т.п.
Во-вторых, используя такой базовый критерий как содержание труда и (как производный) технологий в рамках собственно реального сектора могут быть выделены следующие большие сферы:
(2.1.) производства, основанные на репродуктивном ручном труде и использующие доиндустрниальные технологии 1 уклада (сюда войдет часть материального производства и сферы услуг);
(2.2.) производства, основанные на репродуктивном машинном труде и использующие индустриальные технологии 2-4 укладов;
(2.3.) креатосфера, где главную (не обязательно количественно доминирующую, но определяющую лицо и миссию этой сферы) роль играет творческая деятельность; это большая часть образования (включая воспитание), здравоохранения, культуры, деятельности по рекреации природы и общества и материального производства, базирующегося на постиндустриальных технологиях, где человек по выражению Маркса выступает преимущественно как контролер и регулировщик.
В-третьих, в рамках креатосферы мы можем выделить аналоги I и II подразделений. Напомним, что в индустриальной экономике, основой которой была, естественно, индустрия, производство машин (производство средств производства) именно эта сфера была названа в рамках марксистского дискурса I подразделением. Производство при помощи этих машин предметов потребления было, соответственно, II подразделением. По аналогии мы можем предположить, что в рамках креатосферы роль I подразделения выполняют сферы, в которых производится главный «ресурс» развития – творческий потенциал человека (это такие отрасли как образование, здравоохранение, культура, социальная работа и т.п.). Использование этого главного ресурса для производства важнейших результатов функционирования креатосферы – культурных ценностей, в частности, инноваций, know how и т.п. происходит в таких областях как фундаментальная и прикладная наука, инженерное и социальное творчество, управление и т.п. Эти сферы, следовательно, роль II подразделения.
Если мы рассматриваем экономику, где креатосфера играет роль лидера, локомотива развития, то собственно материальное производство и сектор полезных (для прогресса человеческих качеств, решения экологических задач) услуг будет в такой экономике выполнять роль III подразделения. «По ту сторону» такого реального сектора будет лежать сфера производства симулякров и иных бесполезных (а то и просто вредных) феноменов – превратный сектор (см. таблица 1).

Таблица 1. Структура общественного воспроизводства рыночной экономики
в условиях генезиса массовой творческой деятельности
(разработано авторами)

Общественное воспроизводство Реальный (полезный) сектор Креато
сфера Формирование человеческих качеств (образование, искусство, здравоохранение, спорт и т.п. – I подразделение общественного воспроизводства)

Использование человеческих качеств для создания феноменов культуры (НИОКР и другие сферы, создающие новые технологии, произведения искусства и т.п. – II подразделение общественного воспроизводства)

Материальное производство и сектор полезных услуг – III подразделение общественного воспроизводства

Превратный (бесполезный) сектор

Для иллюстрации приведенных выше, прямо скажем, не очевидных тезисов используем простейшую историческую аналогию, при этом, естественно, отдавая себе отчет в том, что аналогия не есть доказательство. Но она есть полезная иллюстрация. Итак, проведем аналогию перехода от доминирования индустриального производства к обществу, где доминирует креатосфера с переходом от аграрного к индустриальному производству, происходившему в мире на протяжении как минимум трех столетий, начиная с XVIII века.
Вследствие этой трансформации сельское хозяйство, прежде бывшее доминирующей сферой (до 80% занятых), превращается в одну из сфер индустриального («постаграрного») производства, чья доля и роль в общественном воспроизводстве постоянно сокращаются (до 1-5%), хотя производительность и результативность растет. Последнее хорошо известно: Европейские страны, где непосредственно в аграрном производстве занято несколько процентов населения позволяет производить сельскохозяйственной продукции в масштабах достаточных не только для обеспечения нужд своей страны, но и еще экспортировать его в третьи страны.
Аналогичная «судьба» по мнению авторов ожидает и индустрию, которая может стать в будущем одной из сфер креативного (постиндустриального) производства, создающей все больше материальных благ при сокращении доли и роли в общественном производстве. Разработка и реализации технологии автоматизированных контейнерных перевозок позволило до 100(!!!) раз сократить численность экипажей морских судов. В результате малоквалифицированные рабочие (матросы и т.п.) в этой сфере морского транспорта практически исчезли, а обслуживание судов осуществляется преимущественно (!) лицами с высшим и средним специальным образованием, которые к тому же регулярно (в среднем раз в 5-7 лет) проходят переобучение. Объем и скорость перевозки грузов при этом выросли в разы. Для таких преобразований, однако, требуется включение в общественное воспроизводство существенно большей доли ученых, инженеров, преподавателей и, главное, существенное повышение общей культуры и уровня образования населения, т.е. включение в общественное воспроизводство все большего числа учителей, работников культуры, социальных работников и т.п.
По-видимому, у читателя уже давно возникает вопрос, зачем нужно было городить весь этот огород политэкономических абстракций?
Прежде чем ответить на этот принципиально важный вопрос несколько ремарок по поводу традиционных возражений: если приоритетом общественного развития станет креатосфера, то кто будет производить машины и оборудование, еду и одежду, дома, автомобили, самолеты и т.п.?

3.3. Проклятые вопросы (публицистизированное отступление)

Ответ на сформулированнывй выше вопрос на принципиальном уровне прост: человек творческий радикально повышает производительность труда в разы сокращая необходимую занятость в материальном производстве. Так, тысячи ученых, подняв хотя бы вдвое урожайность сельскохозяйственных культур, могут тем самым сократить труд миллионы крестьян, талантливый технолог и управленец могут сэкономить труд десятков тысяч рабочих… То, что тысячи занятых в сфере высоких технологий высвобождают труд миллионов, занятых в индустриальном производстве (не говоря уже о ручном труде), хорошо известно.
В данном случае, однако, встает другой вопрос – проблема «лишних» работников, высвобождаемых в результате радикального повышения производительности труда. Однако и ее решение в принципе хорошо известно: в мире креатосферы существует круг сфер деятельности, где постоянно требуется дополнительная рабочая сила — учителя, «садовники» (люди, воссоздающие природу), социальные работники и т. п. могут и должны составлять большую часть занятых в обществе эпохи «человеческой революции», подобно тому, как промышленные рабочие составляют большую часть занятых в индустриальном обществе.
Позволим себе историческую параллель: для решения проблемы достаточного производства сельскохозяйственной продукции в вечно голодном аграрном обществе феодальной эпохи (где 80% занятых составляло крестьянство) надо было… в несколько раз сократить численность населения, выращивающего зерно и пасущего скот, и занять большую часть населения совершенно «бесполезным» (с точки зрения средневекового крестьянина) делом производства даже не сельхозинвентаря, а станков, оборудования и т. п. В результате этого уменьшившееся до 5—10% аграрное население оказалось способным полностью обеспечивать все остальное население продуктами питания, а производство – сырьем, производя сельскохозяйственной продукции в несколько раз больше и , чем 80% в прежнюю эпоху. Не резонно ли предположить, что переход к постиндустриальному обществу требует такой же перегруппировки, в результате которой 10—20% занятых в материальном производстве (при 80% занятых в креатосфере: образовании как I подразделении неоэкономики; науке и т. п., как II подразделении) будут создавать больше материальных благ, чем составлявший ранее большинство населения промышленный пролетариат?
Второй вопрос звучит не менее жестко: а действительно ли человечество движется к постиндустриальному (информационному) обществу? Ответов здесь как минимум два.
Оптимисты, естественно, говорят «да» и указывают на сокращение доли материального производства в развитых странах, на растущие как снежный ком объемы продаж компьютеров, массмедийных продуктов и патентов, а также число пользователей Интернета и мобильных телефонов. Естественники вспоминают еще и о микробиологии и нанотехнологиях. Бизнесмены — о сетевом бизнесе и креативных корпорациях и т. п. И все они делают вывод, что мир вступает в новое — информационное (постиндустриальное) общество. На Западе к кругу таких оптимистов принадлежит прежде всего Элвин Тоффлер . У нас оптимисты более осторожны и избирательны. Типичный пример — Владислав Иноземцев, обещающий постиндустриальные блага только Европе. Ну может быть и еще кое-кому, кто сумеет к ним присоединиться.
Пессимисты указывают на то, что большая часть мира как жила, так и живет в индустриальной эре (а около миллиарда жителей — в доиндустриальной). Что большая часть т.н. «постиндустриальных» экономик стала полем финансиализации, что даже в первом мире сфера услуг — это преимущественно труд уборщиков, подавальщиков, кассиров и т. п. работников «высокоинтеллектуальных» специальностей. Что большинство молодых пользователей компьютеров используют их как пишущую машинку и книжный шкаф — в лучшем случае, как развлечение со «стрелялками» — в худшем. Что для большинства пользователей Интернета — средство покопаться в неприличных сайтах, посплетничать в «ЖЖ», купить новые джинсы на 10% дешевле, чем в магазине… Есть и более фундаментальные аргументы, доказывающие, что никакого глобального перехода к новому качеству развития нет. И самый сильный аргумент пессимистов: в США и Западной Европе после мирового экономического кризиса все больше говорят о необходимости реиндустриализации.
В этом споре, как ни странно, правы и те, и другие. И не потому, что авторы предлагают последовать постмодернистской методологии отказа от больших нарративов или хабермасовским интенциям интеллектуального бытия в мире коммуникаций и текстов, а не живых социально-политических проблем.
Правы и те, и другие, ибо они нащупывают (каждый по-своему) разные «детали» слона, бродя с завязанными глазами и принимая хобот за змею, ноги за колонны и т. п. Они отказываются от взгляда на проблему через призму исторически развивающихся, сложных, системных сдвигов: технологических, социально-экономических, политико-институциональных и культурных. Они ориентируются на «позитивную» фиксацию тех или иных реальных (но односторонних!) тенденций и не хотят видеть диалектики целого.
Прежде чем аргументировать этот вывод сформулируем еще один вопрос: а прогрессом ли является признаваемое едва ли не всеми развитие новых технологий и институтов?
Либералы-оптимисты опять отвечают «да», и тут они правы: для бизнеса, особенно финансовых институтов, ТНК и некоторых малых фирм «капитализм высоких технологий» стал золотым дном.
Гуманистическинастроенные интеллектуалы бьют тревогу, указывая на новые глобальные проблемы и, прежде всего, на то, что в новом постиндустриальном мире востребованными станут уже не две трети («средний класс»), а лишь четверть профессионалов высшего уровня. Остальные 75% граждан будут «опущены» в гетто до-постиндустриального бытия. На Западе об этом не пишет только ленивый (в России принято ссылаться на ставшую особо модной последние годы Ханну Арендт ), у нас — по преимуществу только некоторые философы, часто очень далекие друг от друга (Вадим Межуев, Валентина Федотова ).
В данном случае опять же правы и те, и другие. Дело в том. Что на протяжении последних десятилетий действительно развертывается устойчивая тенденция возрастания роли Человека, его творческой деятельности и личностных качеств. Именно такая (творческая) деятельность именно такого (креативного, пишущегося с большой буквы) Человека создает новые технологии и новые ресурсы развития (информацию, знания, культурные ценности). Она требует новых форм своей организации. Она обусловливает необходимость появления новых экономических и политических институтов. И эта тенденция проявляет себя уже более полувека. В энтузиазме наших родных королевых и макаренко. В действительном буме IT-технологий на Западе. В массовом социальном творчестве латиноамериканской бедноты и новых социальных движений Западной Европы.
Однако не менее значимо и то, что прогресс человеческих качеств и творчества идет крайне неравномерно во времени и в пространстве. Периоды креативного бума — например, эпоха конца 1950 — 60-х г. с ее колоссальными технологическими (космос, химия, микробиология, медицина…) и социальными (от хрущевской «оттепели» и антиколониальных революций до торжества социал-демократической модели в Западной Европе) сдвигами — сменяются периодами застоя, а то и регресса.
Еще более очевиден тезис о пространственной неравномерности прогресса креативной деятельности. Общество знаний и творческого труда, а не финансовых спекуляций и компьютерных игрушек развивается чрезвычайно неравномерно, концентрируясь даже не в отдельных странах, а отдельных сетях. Основная же часть жителей Земли находится в гетто отсталости и при сохранении нынешней модели глобализации будет все дальше отдаляться от мира креатосферы. Лишь крайне ограниченный круг людей из этого гетто имеет шанс вырваться в новый мир.
Между тем природа творчества состоит в том (и это доказано советской школой философов и психологов — Леонтьевым, Выготским, Ильенковым), что способностью к нему обладает любой ребенок в любой семье — богатого и бедного, жителя Кембриджа и Урюпинска. И для всех них в потенции открыто поле общедоступной творческой деятельности. Оно уже давно (не одно десятилетие) принципиально широко и открыто для большинства. Только надо хотя бы на минуту задуматься и понять, что наиболее востребованная и в высшей мере креативная деятельность — это прежде всего труд воспитателя детского сада и школьного учителя, медицинского работника и тренера-физкультурника (мы нарочито использовали термин советской поры с акцентом на культуре физического бытия Человека, а не бизнесе в сфере профессионального спорта), рекреатора природы и общества («садовники» и социальные работники), инженера и рабочего-инноватора, художника (причем не только профессионального) и ученого…
Еще раз подчеркнем: в сегодняшнем мире «рыночного фундаментализма» (Дж.Сорос) и глобальной гегемонии капитала (Бузгалин и Колганов) творческий потенциал человека уходит преимущественно в иные сферы. Это финансы и другие виды посреднической деятельности (по оценкам институционалистов в США трансакционные издержки давно превышают издержки производства). Это масскультура (где десятки высококреативных людей десятилетиями производят жвачку для обывателя) и товары для «общества пресыщения». А также военно-промышленный комплекс и другие силовые структуры (в США доля военных расходов ныне больше чем во времена холодной войны; в России численность занятых в многочисленных государственных и частных охранных структурах много выше, чем число энкэвэдэшников во времена самого страшного сталинского террора)… В этих сферах, по преимуществу паразитических, занято до половины наиболее квалифицированных работников развитых стран. И это при том, что в Западной Европе сегодня 2—3% населения вполне способны прокормить, а еще 20—25% снабдить оборудованием и машинами все население этих стран.
Вывод получается обескураживающим: большая часть креативного потенциала человечества даже в наиболее развитых странах растрачивается по большому счету впустую. А то и во вред человеку и природе. Более того, социально-экономическая система, утилизирующая этот потенциал в развитых странах, ведет в сторону от того, что необходимо Человеку и Природе.
Так складывается система, в которой есть два полюса: гетто пресыщения и гетто нищеты, а в середине более-менее сытое/голодное большинство. Это большинство мечтает попасть в первое гетто, страшится скатиться во второе и пребывает в состоянии воспроизводства обывательского стандарта. В лучшем случае (массовидный стандарт США и ЕС) — это частный домик, автомобиль и 2-недельный отдых за границей. В худшем (массовидный стандарт России) — тесная квартирка, новый телевизор и обед в Макдоналдсе по праздникам. Такая модель стратегически тупикова.
Если оставить в стороне заглавные буквы и пафос, то тезис прозвучит не слишком ново: можно и нужно искать альтернативы той модели развития креативного потенциала человека, которую реализуют страны «золотого миллиарда». Но искать эти альтернативы надо не на путях ностальгии по прошлому, а в альтернативных моделях будущего.

4. «Экономика для человека»: альтернативы догоняющему развитию

4.1. Стратегия опережающего развития: специфика целей

Начнем с принципиально важного тезиса: стратегия опережающего развития – это проект, который ориентирован на качественное изменение сложившейся экономической, социальной и политической системы, ибо в рамках инерционного сценария решение проблем качественного улучшения основных параметров российской социально-экономической системы невозможно. Определенные фрагменты проекта могут использоваться как элементы реформ, отчасти смягчающих противоречия современного типа российской системы.
Ключевое отличие предлагаемой Стратегии опережающего развития от большинства ныне предлагаемых модернизационных стратегий состоит в выдвижении принципиально отличных от реализуемых ныне в большинстве стран мира целей развития и переходе к соревнованию с существующими системами по иным, нежели ныне ими реализуемые, критериям прогресса.
Исторической параллелью может служить отказ политического класса раннебуржуазных торгово-промышленных республик от традиционных для позднефеодального общества критериев успешности дворянских «элит», – таких как знатность, роскошь, сохранение традиций и т.п.,– и переход к новым критериям прогресса, среди которых тогда на первый план выдвигались рост объемов производства товаров массового спроса и денежной прибыли. Мы утверждаем, что столетия спустя настало время поддержать уже давно выдвигаемые многими социальными, гуманитарными, экологическими и т.п. сетями, а так же известными интеллектуалами (начиная едва ли не с теоретиков «Римского клуба» ) иные, нежели типичные для «позднего капитализма» критерии прогресса социально-экономической системы.
Соответственно, временной горизонт такой стратегии должен охватывать не менее 15-20 лет, включая промежуточные цели и соответствующие средства их достижения.
Главное отличие стратегии опережающего развития, как мы уже подчеркнули – это не столько средства, сколько принципиально новые стратегические цели. Среди них:
• приоритетное развитие человеческих качеств, в частности: повышение ИЧП до уровня скандинавских стран; приоритетное развитие творческого потенциала большинства граждан; продление периода гарантированно здоровой жизни до 70 лет и более;
• превращение России и интегрированных с ней стран и интернациональных сетей в одного из культурных лидеров человечества;
• обеспечение социально-справедливых оснований творческой и трудовой мотивации, включая фактическое равенство стартовых возможностей для каждого (получение образования, предоставление рабочего места, предполагающего использование творческого потенциала и т.п.), основанную преимущественно на трудовом вкладе социальную дифференциацию (децильный коэффициент на уроне 5,5 – 6,5 раз);
• переход к ноосферному (основанному на ответственности общества за рекреацию и развитие биосферы) типу развития, в частности, выход на экологические параметры не хуже скандинавских стран (2020); измерение развития в т.ч. по показателю чистого адаптированного (с учетом загрязнения и деградации природного потенциала) валового продукта;
• рост свободного времени (времени, в котором осуществляется развитие человеческих качеств) при сокращении времени репродуктивного труда (труда, как средства обеспечения жизни), трансакций (типичный пример – «шопинг»), «досуга» (нерабочего времени, не обеспечивающего развитие человеческих качеств) и т.п. Использование параметра «свободное время общества» как одного из ключевых измерителей качества развития;
• формирование принципиально новых технологий и структуры экономики, ориентированных на развитие человеческих качеств, социальную и природную рекреацию, а не рост вещного богатства, трансакций, симулякров, что позволяет реализовать альтернативную существующему тренду модель движения к постиндустриальному обществу.
Цели промежуточных этапов могут определяться исходя из конкретной социально-политической ситуации. В данном тексте эта проблема не раскрывается, поскольку пока отсутствуют реальные условия для ее постановки. Традиционно рассматриваемые в качестве целей развития рыночные параметры роста (объем ВВП, конкурентоспособность на мировых рынках и т.п.) в рамках данного проекта, как мы уже подчеркнули, трактуются как одно из возможных средств обеспечения развития.
Более конкретно приоритеты развития креатосферы могут быть проиллюстрированы следующими ориентировочными параметрами (цифровые значения корреспондируют с уровнем наиболее передовых в данном отношении стран):
• общедоступное образование через всю жизнь (от яслей и детского сада через школу, университетские комплексы, систематическое повышение квалификации до образовательных комплексов для пенсионеров). Выделение на развитие этой сферы не менее 10% ВВП;
• сферы, обеспечивающие здоровье через всю жизнь (общедоступная медицина, спорт…) – не менее 8% ВВП;
• наука, искусство, другие сферы создания ценностей, смыслов, идей, технологий и т.п. результатов и ресурсов развития новой экономики – не менее 5% ВВП;
• рекреация природы и общества (не менее 5% ВВП).
По мере продвижения в сторону указанных выше структурных сдвигов следует стремиться к достижению занятости в данных сферах на уровне не менее 50-60% общего числа работающих за счет сокращения числа занятых в традиционных отраслях материального производства (при повышении объемов производства в его отраслях – сельском хозяйстве, промышленности, транспорте, строительстве и др.) до 20-25% (уровень развитых стран Западной Европы), отраслях обслуживания утилитарных потребностей (торговля, питание, туризм…) – до 10-15% (несколько ниже уровня развитых стран Западной Европы), отраслях трансакционного сектора (государственное и корпоративное управление, финансы и иное посредничество) – 10-15% (в 2-3 раза ниже современного уровня развитых стран).
В качестве краткого комментария заметим: в развитых странах для обеспечения удовлетворения материальных потребностей даже на сегодняшнем технологическом уровне достаточно 20-30% занятых. Большая часть занятых сферы услуг выполняет паразитические функции, которые могут быть сокращены при параллельном росте занятых в отраслях креатосферы. Отрасли креатосферы (например, образование) – это (1) сферы общедоступной творческой деятельности Педагога, Врача, Художника, Ученого, Садовника, которые непосредственно развивают человеческие качества и субъекта, и «объекта» деятельности, т.е. прямо реализуют главную цель стратегии; (2) они формируют (создают) творческие способности работника, т.е. главное средство развития новой экономики. Таково тезисное обоснование правомерности выдвижения в качестве ключевых предложенных выше целей развития.
Если теоретически наиболее дискуссионная проблема – это стратегические цели прогресса, то с практической точки зрения едва ли не наиболее сложный вопрос – это не императивы, а реальные возможности реализации предлагаемой нами стратегии, т.е. средства и ресурсы опережающего развития.

4.2. Стратегия опережающего развития: средства и ресурсы

В этом вопросе, как ни парадоксально, у нас немного расхождений с нашими коллегами по дискуссии, поэтому лишь коротко зафиксируем ключевые параметры, предварительно заметив: основные предлагаемые выше механизмы реализации стратегии не могут быть внедрены одномоментно, декретом. Они должны выращиваться, постепенно, но неуклонно создаваясь и претворяясь в жизнь на базе качественно новых институционально-политических предпосылок.
Итак, среди ключевых средств реализации стратегии опережающего развития могут быть выделены :
• система долгосрочных эко-социо-технологических программ, предполагающих согласованное изменение технологических и социо-экономических, а так же культурных параметров на основе выбора траекторий опережающего развития с целью качественного изменения структуры;
• формирование системы средств селективного (дифференциация налогов, кредитов, институциональных параметров) и прямого (планы развития для предприятий государственного сектора, целевые общественно-государственные инвестиции, закупки, гранты и т.п.) регулирования, позволяющих перераспределять в перспективе не менее 50% ВВП для реализации долгосрочных программ при сохранении рыночных критериев развития (повышение прибыльности, конкурентоспособности) для остальной части экономики;
• изменение системы отношений и прав собственности, обеспечивающее (1) полное изъятие на общественные нужды природной ренты; (2) постепенное превращение в общественно-государственные и частно-общественно-государственные предприятий креатосферы (образование, здравоохранение и т.п.); (3) программирование деятельности государственных и частно-государственных предприятий; (4) социальную ответственность частного бизнеса; (5) участие работников в контроле и управлении на предприятиях всех форм собственности; (6) прозрачность и гарантированность системы прав собственности; (7) приоритетное развитие ассоциированных форм собственности и «социального капитала»; (8) поэтапное движение к отказу от частной собственности на интеллектуальные продукты;
• формирование системы социальных и экологических нормативов, обеспечивающих гарантированное наличие равных стартовых возможностей (включая гарантии прожиточного минимума, образования, обеспечения здоровья, переквалификации, занятости в общественно-государственном секторе) для каждого гражданина, охрану труда, здоровья, природы на уровне не ниже развитых стран Западной Европы;
• институциональная революция, обеспечивающая сокращение в 2-3 раза трансакционных издержек и занятости в посреднической деятельности за счет упрощения и сокращения бюрократической системы и, главное, системы посредничества, особенно в финансовом секторе. Преодоление «провалов государства» за счет постепенной передачи функций государства институтам общественного самоуправления и продвижения от политического «рынка» и политического манипулирования к «демократии корней травы».
• развитие долгосрочных интернациональных образовательных, научных, технологических, культурных, экологических программ, интегрирующих усилия государств, международных сетей и НПО, выступающих за отказ от «правил игры», созданных «Вашингтонским консенсусом».
Одним из примеров отличия стратегии опережающего развития от других траекторий может служить анализ трех условно выделяемых вариантов программ развития пассажирского транспорта. Программа № 1 – создание бензинового легкового автотранспорта существующего мирового уровня при ориентации на преимущественно личный транспорт (2 автомобиля на семью) – устаревшая модель. Программа № 2 – создание гибридного легкового автотранспорта мирового уровня при ориентации на преимущественно личный транспорт (2 автомобиля на семью) – модель догоняющего типа. Программа № 3 – переход к новой системе перевозки пассажиров, обеспечивающая повышение скорости перевозки пассажиров на 20-40% при сохранении комфортности на уровне легкового автомобиля и при сокращении числа транспортных средств в 3-5 раз, загрязнения среды в 2-3 раза, транспортного травматизма и смертности – в 4-5 раз и т.п. (скоростной общественный электротранспорт + велосипед при реорганизации типа организации поселений) – эко-социо-техническая модель опережающего типа. Последняя, как легко понять, предполагает существенные социо-культурные изменения и формирование качественно отличных от господствующих ныне ценностей и образа жизни.
Другой пример – создание общегосударственной системы образования через всю жизнь как совокупности открытых образовательных сетей, центрами которых становятся общественные университеты, а не формирование частных транснациональных университетов-корпораций (ТНК).
Что же касается вопроса об основных стартовых ресурсах для начала реализации программы, то ими могут быть:
• средства, высвобождаемые в результате «институциональной революции»: 10-20% ВВП.
• средства, получаемые в результате полной мобилизации природной ренты и интеллектуальной ренты, создаваемой в общественно-государственном секторе – 10-20% ВВП.
• концентрация общественно-государственных ресурсов исключительно в секторах прорыва с постепенным спиралевидным расширением их круга.
• налоговая реформа, включающая радикальное (до 0%) снижение налогов на прибыль, используемую бизнесом для инвестиций в реализацию общественно-государственных целевых программ, низкие налоги на реинвестируемую прибыль, высокие (не менее 50-70%) налоги на прибыль, используемую частным бизнесом для личного потребления, на дивиденды, банковские проценты, рентные и т.п. доходы; прогрессивная шкала налогообложения (от 0 до 50%) заработной платы и др. видов трудовых доходов, обеспечивающая разрыв 10% высших и 10% низших зарплат не более 6-7 раз.
В дальнейшем основными ресурсами реализации программы в средне- и долгосрочной перспективе станут рост качества рабочей силы и творческого содержания деятельности, новые технологии, эффект от альтернативных сетей международной кооперации и т.п. факторы повышения производительности труда, а так же развитие новых социальных, экономических, культурных форм общественной организации, иного образа жизни и т.п. параметров, сокращающих непроизводительные издержки и повышающие качество жизни при прежних (или сокращающихся) материальных затратах.
А теперь поставим едва ли не самый сложный вопрос: кто, какой социально-экономический субъект способен начать реализацию стратегии опережающего развития?

4.3. Стратегия опережающего развития: субъект реализации

Поставленный вопрос переводит наши размышления в социально-политическую плоскость. В самом деле, кто, какие экономические, социальные, политические силы могут быть заинтересованы в реализации названной стратегии?
Лишь на первый взгляд можно предположить, что все граждане и институты нашей страны равно заинтересованы в преодолении кризиса нашего Отечества. Уже тот факт, что из страны с чудовищной нехваткой инвестиций в течение многих лет вывозится до 20 миллиардов долларов ежегодно, указывает на тот факт, что (как ни парадоксально это звучит) «российский капитал не имеет Отечества». К тому же само понимание кризиса и целей реформ разными общественными силами страны видится по-разному. Для одних становление рыночной экономики, основанной на частной собственности, уже само по себе есть цель, за которую в принципе можно заплатить ценой обнищания (конечно же, временного!) многих десятков миллионов граждан, разрушения высоких технологий, науки и т.п. Для других целью является геополитическое доминирование российского государства и за ценой опять же не постоим… Для третьих общегосударственные цели вообще ничто: они обеспечивают обогащение своей семьи любой ценой, заранее отправляя своих детей жить и учиться за рубеж. Перечень легко продолжить.
Поэтому вопрос о силах, способных поддержать и реализовать стратегию опережающего развития, далеко не прост.
Для основных субъектов власти в современной России эта стратегия не нужна, опасна, ибо ее реализация предполагает (как было показано в начале доклада и в разделе о средствах реализации стратегии) качественное изменение системы власти в экономике и обществе. Выход на эту стратегию сведет доходы элиты бизнеса к 5 – 7 % в год при высоком (до 60 %) подоходном налоге и прозрачности всех расходов; поставит высших должностных лиц в государстве в положение подконтрольных гражданам служащих без каких-либо привилегий и льгот и с окладом не выше профессорского; отправит в тюрьму значительную часть нынешних преуспевающих бизнесменов…
Не менее проблематичной является и заинтересованность значительных полулюмпенизированных слоев населения (для которых эта стратегия откроет возможность повышения своего статуса, но только путем радикального изменения образа жизни, “выдавливания из себя бомжа”), а так же части квази-среднего класса, прежде всего, челноков и иных мелких бизнесменов, сросшихся с криминально-спекулятивной сферой трансакций: для них эта стратегия так же окажется сопряжена с качественной трансформацией всего образа жизни и это превращение спекулянтки в учительницу будет не менее болезненно, чем предыдущее превращение учительницы в спекулянтку.
Так кто же может быть заинтересован в реализации этих изменений?
Ответ, по-видимому, уже понятен: та часть работников (квалифицированные рабочие, учителя, врачи, инженеры, ученые и т.п. плюс социальные новаторы, лица с предпринимательскими способностями в любых сферах деятельности), кто заинтересован в принципиальном повышении своего статуса и качества жизни за счет более эффективного, престижного, творческого труда, реализации своих новаторских способностей. Это слой “прогрессоров” (если использовать терминологию Стругацких) или “пассионариев” (выражаясь языком Гумилева) может быть пассивно поддержан широкими массами “рядовых” рабочих, заинтересованных в честном и уважаемом труде и стабильном доходе, а так же уже и еще нетрудоспособными.
Гораздо более сложный вопрос – о поддержке такой стратегии хотя бы некоторыми “элитными” структурами. Можно предположить, что часть высшего руководства организаций, связанных в прошлом с высокими технологиями, наукой и образованием, может поддержать такую стратегию, при условии, что это не будет связано (хотя бы первоначально) с понижением их статуса, а, напротив, откроет возможности для роста.
И, наконец, самая сложная проблема – политическая сила, способная осуществить поворот страны в предлагаемом нами направлении. Несмотря на выдвижение в программах ряда партий и движений стратегических установок, так или иначе упоминающих приоритет высоких технологий, образования и науки, а так же необходимость обеспечить выход страны на траекторию устойчивого развития (что, на наш взгляд, является сомнительной полумерой на пути к ноосферному типу прогресса), в целом реальная политика нынешних организаций свидетельствует, что они, скорее всего, не смогут и не захотят задействовать те средства (прежде всего – базисную демократию), без которых невозможна практическая реализация целей опережающего развития.
Однако авторы далеко не склонны к пессимизму. Мы говорили выше именно о стратегии, необходимость которой диктуется объективными процессами. Эти же объективные процессы (которым, впрочем, не лишне и посодействовать) ведут к формированию той силы, которая захочет и сможет провести названные качественные изменения в экономической и политической системах нашей страны. Процессы пробуждения и самоорганизации социальных сил, заинтересованных в движении к экономике и обществу постиндустриальной эры (от бастующих шахтеров, требующих реструктуризации своей отрасли и протестного движения трудовых коллективов, борющихся за деприватизацию, рабочий контроль и самоуправление, до бастующих учителей, профессоров, выступающих в защиту науки и образования) начались и разворачиваются достаточно интенсивно. При благоприятных объективных и субъективных предпосылках они могут привести к формированию в ближайшем будущем прогрессивной демократической левой (социалистической) пассионарной силы.
И еще один принципиально сложный вопрос: политические предпосылки и субъект реализации Стратегии. Авторы исходят из гипотезы наличия политически ответственных сил (прежде всего – институтов общественной инициативы и общественного самоуправления), способных совершить предлагаемые качественные изменения, провести политические преобразования, создающие институциональные предпосылки для реализации названной стратегии. Вопрос создания условий, обеспечивающих реалистичность этой предпосылки, в данном тексте не рассматривается. Субъект реализации Стратегии – это в социально-творческие, способные к созданию новых «правил игры» граждане нашей страны и их добровольные союзы. Проблема наличия такого субъекта и/или условий при котором он может сформироваться так же нами в этом – теоретико-экономическом – тексте нами не рассматривается. И не потому, что мы не знаем ответа или боимся его сформулировать, а потому, что это – статья в академической издании. В других текстах (прежде всего в журнале «Альтернативы», где мы публикуемся ежегодно) авторы многократно предлагали свои ответы на эти вопросы.
Наконец, последнее. В современном, переживающем революцию знаний мире вообще, а в России с ее культурными традициями, в особенности, слово интеллектуальных лидеров общества (как правило, неформальных) значит очень много. Вот почему создание сегодня в нашей стране культурной и научной атмосферы, формирующей у всех нас уверенность в необходимости и возможности возрождения нашей Родины на основе опережающего развития, интегрирующего и двигающего вперед все основные ценности мирового сообщества и нашего социума, становится как никогда актуальной задачей каждого свободомыслящего гражданина.

PS. Выход из стагнации: терапия или…?

Мы начали нашу статью с того, что ситуация в экономике нашего Отечества далеко не радужная. Нужна долгосрочная стратегия радикального обновления. Для любого серьезного экономиста очевидно, что это совсем не простая задача.
Согласно оценкам С.Ю.Глазьева, чтобы достичь хотя бы тех целей, которые были определенны нынешней властью (Указ Президента от 7 мая 2012 года «О долгосрочной государственной экономической политике»), нужно выйти на экономические показатели, существенно отличающиеся от ныне достигнутых. Прирост ВВП должен быть не ниже 8% в год; промышленного производства – не ниже 10%; инвестиций в основной капитал – не ниже 15%; расходов на НИОКР – не ниже 20% в год при достижении нормы накопления не ниже 35%. При этом опережающим образом (30-50% в год) должны повышаться в среднесрочной перспективе объем НИОКР и инвестиции в развитие ключевых направлений роста и основных производств нового технологического уклада.
Располагает ли современная модель российской экономики возможностями для осуществления такого маневра?
Что касается темпов прироста ВВП, то 2012 год показывает нам неуклонное снижение этих темпов, не достигающих и половины намеченного С.Ю.Глазьевым уровня. 2013 год вообще демонстрирует угрозу сокращения ВВП. Мы пожинаем первые плоды вступления в ВТО. Рассуждение о том, что усиление международной конкуренции явится стимулом к повышению конкурентоспособности отечественного производства, ничего не стоит без наличия институтов, обеспечивающих техническую модернизацию отстающих отраслей. А таких институтов у нас нет. Без них же эффект большей открытости внешнему рынку будет такой же, каким он был в начале 90-х годов прошлого века – не модернизация, а капитуляция перед лицом международной конкуренции.
О темпах промышленного роста в 10% и приросте инвестиций в 15% приходится только мечтать. При нынешнем уровне рентабельности подавляющего большинства промышленных отраслей они остаются крайне непривлекательными для инвестиций, и при сложившейся реальной ставке процента по кредитам не в состоянии привлечь заемные ресурсы, тем более – долгосрочные. А не получив инвестиций, эти отрасли не могут поднять эффективность и рентабельность, и стать инвестиционно привлекательными. Сложился замкнутый круг, прорвать который в рамках сложившейся экономической модели нечем.
Норма накопления в 35%, да хотя бы даже и в 30% является совершенно нереальной. Не потому, что она вообще недостижима. И наша собственная история, и пример других стран демонстрируют нам и более высокие показатели (например, у Китая сейчас эта норма значительно превышает 40%). Проблема в том, что у нас отсутствуют действенные стимулы для увеличения частных инвестиций, а вот деловые риски, административные и коррупционные барьеры, напротив, находятся на весьма высоком уровне. Точно так же у нас нет механизмов мобилизации инвестиционных ресурсов через государственный бюджет – больше того, сама мысль о такой мобилизации частенько становилась предметом осуждения в самых высоких правительственных кругах.
Что касается роста расходов на НИОКР, то идеология последних бюджетных планов правительства нацелена на снижение расходов на гражданские исследования и разработки. Частный бизнес так же не проявляет интереса к подобного рода вложениям капитала. Нередко вообще любое намерение увеличить государственные расходы встречается в штыки, как подрывающее контроль над инфляцией, и ведущее к заведомо неэффективной растрате ресурсов. Конечно, если видеть в контроле над инфляцией альфу и омегу макроэкономической политики, по принципу «пусть погибнет мир, но торжествует низкая инфляция», то менять ничего не надо. А вот признание некоторых облеченных властью государственных мужей, что подчиненный им государственный аппарат любые выделенные средства растратит неэффективно, наводит на грустные мысли относительно уровня ответственных таких государственных деятелей.
Таким образом, решение вопроса упирается не только в существенное изменение сложившегося курса макроэкономической политики, но и, как минимум, в существенную коррекцию существующих экономических институтов (как максимум нужны качественные политико-экономические преобразования).
Мы крайне далеки от того, чтобы предаваться иллюзиям о легкости осуществления предлагаемых изменений. Сложившаяся в России экономическая модель тысячами нитей экономических интересов привязывает к себе множество бизнесменов, чиновников, да и рядовых граждан. Для многих из них отказа от этой модели будет прямым ударом по кошельку, престижу, статусу, привычному образу жизни. Но ни один шаг вперед в развитии общества не давался без борьбы. Вопрос заключается лишь в том, готовы ли мы к такой борьбе? От того, какой мы дадим ответ, зависит и ответ на вопрос, вынесенный в подзаголовок постскриптума.

Бузгалин Александр Владимирович,
д.э.н., профессор
экономического факультета
МГУ им. М.В.Ломоносова

adminkr23